Обратная дорога к райскому саду

Интервью «Вечерней Москве» от 25 февраля 2015 года. Автор Александр Лосото

Кажется, нет ничего светлее искренней веры в Бога. Но убранство наших храмов зачастую кажется мрачноватым. Может быть, потому, что многие церкви расписаны темными красками.Тем интереснее пример светлой, радостной стенописи.

Совсем рядом со столицей восстанавливается огромный Богородицерождественский храм в Костино – одном из районов города Королева. Расписал его известный художник-монументалист Дмитрий Лазарев.

О масштабах работы, ведшейся почти четыре года (с перерывами), лучше всего говорит площадь росписи – 1600 кв. м. При этом костинский храм может служить редким примером вдумчивого осмысления и развития традиций отечественного церковного искусства.

— Лет 25 назад на даче жена попросила меня купить молока, — вспоминает сегодня Дмитрий Лазарев. — Зашел к кому-то – угрюмые лица, покупать не захотелось. Зато в другом доме меня встретила женщина в светлом переднике и с улыбкой протянула трехлитровую банку молока – теплого, деревенского. И образ этой простоты жил во мне все эти годы. Я вспомнил его, приступив к работе в Костино. И решил: храм должен встречать тем самым ощущением света и тепла, там должна быть любовь. Вы открываете дверь и оказываетесь в пространстве, где на сложных белых фонах написано Сотворение человека, первых людей, частичка которых до сих пор живет в нас самих, т. е. другими словами с самого начала мне было важно, чтобы каждый входящий стал соучастником происходящего. Мне очень хотелось показать естественность общения человека с Богом, естественность созидания и любви. Птицам, зверям, бабочкам, кузнечикам –всем есть место в райском саду… потом – искушение, грехопадение и изгнание из рая и начало земного бытия. Именно поэтому следующее пространство, куда вы попадаете я писал совсем по- другому: темный фон, жесткий пробел одежд. Великий Потоп, жертвоприношения Иакова, борьба Иакова с Богом, но образ Троицы, как образ дающий надежду на спасение через жертву, через Христа-не случаен. Им открывается путь, смысл которого я попытался раскрыть в центральной части храма. Роспись четверика- это в некотором смысле попытка ответить на вопрос- как вернуться в Райский Сад, что для этого надо сделать. Путь, показанный через притчи, через спасение, через Христа, через осмысление подвига жертвы. И человек, пройдя по храму, в итоге останавливается перед стеной, на которой Страшный суд, разделенный дверью на две части. Справа путь грешников, слева – путь людей, пришедших к Богу. Мне хотелось, не давя поставить человека перед выбором. А когда он выходит из четверика, то снова видит светлые стены и надежду. Это очень важно: не осуждение, а надежда.

— Храмовые фрески часто запугивают человека. Вот, мол, геенна огненная, в которой ты можешь оказаться… Вспомните «Страшный суд» Микеланджело в Сикстинской капелле: это действительно страшно.

— Но есть и другие примеры. Побывайте в псковском Мирожском монастыре. Там кажется, что ты в пространстве нерукотворном. И совершенно не приходит в голову чего-то бояться. Любовь и свет входят в тебя, там живешь, там дышишь иначе.

— Адама и Еву вы изобразили довольно натурально. Обнаженные тела в русских храмах не совсем привычны…

— Это действительно очень тонкий момент, тем более при входе в храм. Но все мои мысли были заняты темой сотворения человека, как это передать? Порой я чувствовал буквально реальность происходящего, только тонкая калька отделяла меня от только что написанного. Это удивляло, волновало, радовало…Когда я закончил работу, а это было и общее завершение всей росписи, я пригласил людей , к которым отношусь с большим уважением и у них это не вызвало никаких вопросов. В общем, такое решение при соблюдении внутреннего такта мне кажется возможным.

— Микеланджело тоже так казалось. Но папа Павел IV велел скрыть наготу персонажей «Страшного суда».

— Известная история! Если придет необходимость закрашивать — пусть закрашивают. Что сейчас об этом думать? Это как рождение ребенка. Вот он появился на свет, а что ждет его дальше?..

— В ваших костинских росписях есть еще что-то необычное?

— Сразу скажу я не ставил себе задачу сделать что-то новое. Мне было интересно найти нечто общее между основными живописными школами, сопоставить их , соединить в единую систему, в единый ритм. Собрать некий единый оркестр, где разноплановые элементы переплетаются друг с другом, сливаются и усиливают изобразительный эффект. Вообще ,с моей точки зрения, существовало три основных школы церковной монументальной живописи- это Византийская, включающая в себя росписи Сербии, Болгарии и других стран этого региона и периода времени, это школа возникшая на Руси в 14-16 веках, которая основываясь на Византийских первоисточниках, создала свой неповторимый и очень глубокий мир , и несколько отдельно стоящая, но насыщенная разнообразными ритмами, яркими красками живопись первой половины 17 века, примеры ее можно увидеть в храмах Костромы, Суздаля, Ярославля и других городов.

Роспись в храме «Покрова Богородицы» в г. Жуковском, задуманная и выполненная в соавторстве с К. Охотиным, дала возможность понять особенности живописной системы XVII века. Ее декоративная составляющая ошеломила, влюбила в себя… Росписи выполненные в Дивеево (верхний храм Рождества Христова в Серафимо-Дивеевском монастыре) и в г. Алупка (храм Михаила Архангела) открыли сложный и глубокий мир Византии, с его неповторимой и глубокой образностью, отточенным рисунком и невероятной композиционной составляющей. С русской школой я познакомился раньше, сразу после окончания Суриковского института мне предложили попробовать свои силы в росписи Троицкого храма в г. Улан-Удэ.

Здесь, на стенах Богородицерождественского храма, я попытался собрать такой оркестр. Не упираться в один определенный «язык» живописи, не повторять кого бы то ни было, а будучи человеком  который живет сегодня- очень корректно сопоставить и соединить то , что казалось бы соединить невозможно. Такие знаете разноцветные камушки разных эпох. При этом придать им необходимое мне звучание, найти нужные ритмы, паузы и т.д.

— А вообще что может быть нового в росписи храмов? Ведь существует строгий канон – тот же, что и тысячу лет назад. Многие художники просто копируют известные росписи.

— Копирование – вообще не искусство, копировать не интересно. А что касается рождения нового… Студентами, мы проходили обязательную практику копирования в Пушкинском музее, по понедельникам в музее нет посетителей, поэтому можно спокойно гулять по залам никому не мешая и ни на что не отвлекаясь. Отдыхая от работы над копией, я любил заглядывать в зал Междуречья. И однажды там я явственно представил себе мальчишку, который только что проснулся, съел маисовую лепешку, запил кружкой холодной воды , взял в руки скарпель и киянку и продолжил свою вчерашнюю работу — он вырубал большой палец на плите. На следующий день вырубал второй и так спокойно и не спеша заканчивал всю ступню…Честно признаюсь я завидовал ему, его неспешности, спокойствию и уверенности в правильности того, что он делает. Мне кажется, искусство это и есть некое поступательное движение в передаче знаний от поколения к поколению, а когда накапливается критическая масса этих знаний, рождается гений. Он и привносит в искусство свое новое видение, свой ритм, свое чувство меры и на конец свой звук. Он может изменить целое направление в живописи, музыке, архитектуре, но при этом не нарушит связь времен и не разрушит то, что было создано поколениями до него. Так что канон – это не замок, который закрывает творчество. Канон – хранитель знаний, как волшебный ларец. Как язык. Мы можем сказать все что угодно, но правила остаются низменными.

— Ну почему же. В 1918 году орфографию изменили ого-го как! 1956-й – снова реформа. Русский язык и сейчас меняется: тут и нашествие иностранных слов, и вторжение сленга. Язык – живой. А канон…

— …и канон живой! Сравните древнерусские фрески и росписи Васнецова во Владимирском соборе в Киеве! Все разное, но и то, и другое – в рамках канона.

— Художники Возрождения изображали святых в одеждах своего времени. Современному художнику это позволено?

— Хотите видеть Христа в джинсах?

— Почему бы и нет. Или Марию Магдалину в мини-юбке.

— Тут два вопроса. Первый: возможно ли такое? Отвечу: да, возможно. Вопрос второй: а зачем?

— Чтобы быть понятным современнику, стать ему ближе. Чтобы пробить толщу времени между библейскими временами и днем сегодняшним.

— Если художник сумеет доказать необходимость такого решения – значит, имеет право и на джинсы, и на мини-юбку. Сразу, к слову говоря, появятся и повторы «модного» решения. Но, к сожалению, чаще мы видим просто игру, эпатаж. А это вообще, с моей точки зрения, не имеет отношения к искусству. Художник может эпатировать публику, но зачем это делать в церкви?

— А почему бы «пояснительные» надписи на фресках не делать на современном русском языке?

— Когда я только начинал заниматься стенописью, у меня возникал тот же вопрос. И я стал изучать церковнославянский язык. Он оказался очень красивым. И очень быстро учится. Заставьте себя приобщиться к культуре! Проще – не значит лучше. Считаю, что церковнославянская вязь неразрывно связана с техникой росписи. Современные буквы поставить можно, но что-то безвозвратно исчезнет.

— Представляю реакцию нашего замотанного делами современника на предложение заняться церковнославянским.

— Английским заниматься не лень, французским не лень, а тут ведь родной язык! Поверьте, его основы можно понять за несколько дней.

— Дмитрий, вы можете привести примеры по-настоящему современной росписи храмов? Где художник сказал что-то действительно новое, хоть полсловечка?

— Сразу трудно ответить…

— В Москве действует программа строительства 200 новых храмов, церкви расписываются. А нового нет? Можно сделать вывод, что искусство не развивается.

— Очень большое число людей расписывающих храмы идут на поводу у священников или заказчиков, которые зачастую не всегда хорошо разбираются в этом и  хотят просто покрасивей и поярче. Поверьте, не так часто встречаешь священника мудрого. В Костино мне очень повезло с настоятелем. Вначале у нас были сложные отношения, но потом мы смогли найти общий язык. И я очень благодарен, что он был корректен и мудр. А потом пришло полное взаимное доверие.

— 500 лет назад Дионисий с двумя сыновьями пришел в Ферапонтово и за 31 летний день расписал огромный храм. Причем работал по сырой известке, когда ошибиться нельзя, высохнет – не поправишь.

— Ошибиться можно, только все сбивать придется! И заново готовить стену к работе.

— Но я сейчас говорю не про качество – про скорость. Сегодня кто-нибудь может работать так быстро? Тем более что у художника есть современные акриловые краски, хорошие кисти, леса в храме, наверное, проще ставить.

— Мне кажется, Дионисий — не очень хороший пример. Гений — всегда исключение из правил. Но в целом думаю, что храмы расписывали во много раз быстрее. Да, в чем-то сейчас проще. Но раньше знание без лишней суеты передавалось из поколения в поколение. Художник его впитывал и с легкостью воплощал задуманное… Идею росписи храма в Костино я продумывал почти год. Для старых мастеров срок нереальный, все было бы уже закончено. Но мой ритм позволяет мне решать поставленные художественные задачи.

— Интересно, а сырую фреску сейчас делает кто-нибудь?

-Делают конечно. Хорошая техника, живая. Проблема – в ее сложности. Известь быстро сохнет. Если я работаю с 7 утра, то те, кто закладывает мне стену должны работать всю ночь. Если взаимопонимание есть, то работа спорится… Только вот надо ли забираться обратно в пещеру? Вся история живописи – это поиск связующего. Известь – это связующее. Сейчас акриловые краски позволяют добиваться любого эффекта, в том числе и легкости фрески.

— Складывается ли современная отечественная традиция росписи?

— Школы такой нет, ей пока просто неоткуда взяться. Думаю, сейчас происходит сбор сил. Должна набраться критическая масса. И однажды придет человек – и найдет новый изобразительный язык.

— Помните, как у Тарковского Андрей Рублев все ходит по пустому храму и не может начать писать?..

— А помните, что он сказал Даниилу Черному? «Андрей, Андрей, пойдем писать Страшный суд! Я такую зверюгу придумал!» — говорит Даниил. А Рублев отвечает: «Не о том ты, Данила, не о том…» Вот это, наверное, эпиграф к работе настоящего художника. Искусство и вера не в зверюге, не в страхе, а в свете той любви, которую Рублев искал и находил.